МИШКИНО ДЕТСТВО. Часть 5

9 мая 1945 года мне почему-то не запомнилось. Уже потом деда Миша рассказывал, что по хуторам аэропланы из Миллерово разбрасывали праздничные листовки, а рано утром в их артель привезли рулон красного сатина, который нужно было раскроить и подрубить для полотнищ лозунгов и знамён. Митинг под этими лозунгами прошёл в этот же день с участием Шолохова.

С того времени у меня сохранилась фотография моей группы в детсаде, на обратной стороне которой стоит дата 9 мая 1945 года (смотрите в №48 – прим. ред.).

Эту фотографию год назад я выставил в интернете с обращением:

«Вёшенцы, отзовитесь! Если вы узнали себя или своих родных на этой фотографии. Я, Мишка Щербаков, сижу в белой рубашке с помочами в центре, со мной рядом Валя Каргина. Её мама, няня тётя Варя, стоит крайняя слева. В те годы я жил у бабани и дедушки Фроловых».

К сожалению, на обращение вёшенцы не отозвались. Не хочется думать, что уже не осталось даже родственников моих детсадовцев.

Зима 1945 года запомнилась холодной хмурой погодой и почему-то неприятными воспоминаниями о соборе, который мрачной махиной, с ржавым куполом и тёмными окнами нависал над площадью рядом с детсадом. Над ним в любую погоду оглушающе орали вороны.

Собор не работал, но бабушка Нюра куда-то ходила на службы, ставила свечи, молилась. И было за кого: в ноябре погибла старшая дочь Тамара, двое сыновей и зять (мой отец) были на фронте, Алевтина (моя ма) работала в разорённом, голодном совхозе.

Так получилось, что Пасха 1945 года выпала на 6 мая – день святого Георгия Победоносца. Утро выдалось солнечным, я проснулся от слепящих лучей и разговоров под окном. На завалинке разговаривали деда Миша и бабушка с соседкой Ильиничной. Они только что пришли со всенощной службы с освящёнными пасхами и крашеными яйцами. Все сели за стол похристосовались, разговелись, а дедушка Миша, ещё не зная о будущем 9 мая, выпил за святого Георгия и погибель германцев.

Летом чаще стала приезжать мама, дела в Красной Заре налаживались. Она всегда привозила что-то из продуктов, которые можно было выписать в совхозе в счёт зарплаты, а также письма и деньги от отца. С 1944 года бойцам и техникам военно-восстановительных поездов стали начислять небольшую зарплату. В тот год под польским Демблином отец в должности военного топографа восстанавливал мост через Вислу в зоне действия фронтовой артиллерии и пикирующих бомбардировщиков.

Однажды дедушка с бабаней забрали меня из садика после обеда и сообщили, что приезжает мой крёстный, дядя Миша. Мы все пошли к парому, там уже была его невеста Глаша, которая рассказала, что крёстный лежал в госпитале после ранения в Керченской десантной операции. Ранение было лёгким, и он умолял её не сообщать родителям.

Дядьку я узнал ещё на подходящем пароме. Он был в матросской форме с медалями на груди и на голову выше окружающих. Не ожидая окончания швартовки, матрос перепрыгнул на причал и бросился к нам. Расцеловав родителей, невесту, он одной рукой подхватил меня и забросил к себе на шею. И я гордо ехал на нём через всю станицу, ловя завистливые взгляды и чувствуя ногами его медали.

В доме он развязал свой вещевой мешок, достал подарки: бабушке платок, дедушке тёплое бельё, мне блокнот и двуцветный (красный с синим) карандаш. Кроме того, он привёз несколько банок американской тушёнки и банку консервированных ананасов. Такого аромата, как в той банке, сейчас не имеют даже только что купленные свежие экзоты.

Крёстный гостил почти неделю, но вскоре его телеграммой отозвали в распоряжение министра речного флота СССР, где он потом служил ещё два года в должности адъютанта. Это была последняя встреча с моим крёстным. В августе 1947 года он перевёлся в Кёнигсберг на должность старпома капитана дальнего плавания, а в 1948 году его нашли убитым в порту бывшими фольксштурмовцами.

Незадолго до приезда дяди Миши мы с дедой получили посылку от моей крёстной из Шахт с конфетами в подушечку и детскими книжками, которую она отправила с первой зарплаты. Она окончила горный техникум и теперь работала на шахте.

Ещё один вёшенский дядя Юра, младший сын дедушки Миши, также успел понюхать пороха на фронте, к счастью, уже к окончанию боёв за Кёнигсберг. От него часто приходили треугольники писем.

А в июле 1946 года мама сообщила, что скоро демобилизуют отца, и мы теперь будем жить в Аксае. В Аксае нам выделили две комнаты в добротном курене со ступенями из ракушечника рядом с церквушкой у Дона. Наконец у нас появилось хоть какое- то жильё, обставленное самодельными столом и скамейками. С фронта папа привёз аккордеон, проигрыватель, и по вечерам у нас была музыка. Родители устроились агрономами на работу в подсобное хозяйство НКВД. Земли этого хозяйства находились в пойме, за рекой Аксайчик, где выращивались овощи.

Мне хорошо запомнилось, как рано утром за отцом заезжал трофейный грузовик с широченной кабиной, в кузове которого сидели пленные молодые немцы под охраной автоматчиков. Несколько раз папа брал меня с собой, и мы через паром в Сухом Логу переправлялись к плантациям в сторону Камплички. На месте немцев пересчитывали, раздавали тяпки и расставляли по рядкам. Иногда им разрешали перед работой подурачиться, и тогда они бесились, как школьники на перемене, совсем не похожие на злодеев.

В Аксае мы прожили до января 1947 года. Вскоре отца назначили главным агрономом в крупный спиртсовхоз «Индустрия» на севере области, где мы жили до 1961 года.

Но это уже совсем другая история.