Основано на реальных событиях
Татьяна Козлова, г.Михайловка
Продолжение. Начало в №28.
Прямо на дороге установили широкую скамью и, привязывая к лавке за руки, за ноги, начали поочерёдно сечь шомполами, по двадцать ударов каждому. Владимир Кукалев вместе с дружком Кузьмой Широковым стояли позади хуторян.
– С…и, ент чаво ж они творять? – сжав кулаки, стиснув зубы, шипел Владимир, порываясь протолкнуться через людскую толчею.
Кузьма стал ему наперёд и, удер- живая товарища за руки выше локтей, тихонько уговаривал:
– Дажа и ня думай! Бате не поможешь и себя зазря погубишь!
Рыдания, вой баб, стоны избиваемых разносились далеко по окрестностям хутора. Полуживого, с затуманенным взором Владимир с Кузьмой сняли со скамьи Василия Ивановича и на руках отнесли в дом. Отряд белых уже к обеду снялся и ускакал в сторону Кумылги. А Василий Иванович, залечивая иссечённое тело, более месяца пролежал в постели.
***
В конце июля на короткий отдых домой к родителям приехал сын Григорий. Спустя трое суток собрался уезжать. Мать приготовила ему в дорогу продуктов и постиранную подштопанную одежонку. Перед отъездом семья села вечерять.
Вдруг отворилась дверь, и на пороге появился сын Матвей. Со слезами радости мать и Глафира бросились встречать родного человека. Василий Иванович, обняв сына, усадил его за стол. Только Григорий сидел, насупившись, даже не ответив на поданную братом для приветствия руку. Умывшись, Матвей сел за стол, подо- двинул к себе глиняную чашку со щами, поставленную перед ним сестрой.
– Чаво ж, браток, изголодалси? Советы тебя ни кормють, што ли? – зло процедил Григорий.
– Ты чаво заводисси, поругатца хотишь? – спокойно спросил Матвей.
– А таво, что июдам и предателям казачества туточки ня место! Красной сволочью стали, братки?! Антиресно, за сколькя ж вы продались, паскуды?! Ну ничаво, скоро мы вас возьмём за зебры! – всё сильней распалялся Григорий.
– Ну, хто каво за зебры будить брать, мы ишо ищ поглядим, – невозмутимо возразил Матвей.
– Брешешь, курва! – вскочил Григорий, ухватив через стол Матвея за грудки. – Я тебя, шалупень, отселя сычас выкину с кандибобером!
Сидевшие за столом дети, подняли рёв. Глафира сгребла их и потащила в горницу, закрыв за собой дверь.
С лавки вскочил Василий Иванович, отдирая руку Григория от рубахи Матвея.
– Ну-к, охолонь! Чаво закочетилси? Он не к табе пришёл, а к отцу с матрей! Раскомандывалси! Вы мне все одинаковые! Бейтесь лбами иде хотите, а тута чтобы я не слыхал более ни одного поганова слова! Понятно?!
Григорий бросил деревянную ложку на стол, встал, оделся, и, подхватив приготовленный матерью мешок с харчами, выскочил на улицу, громко хлопнув дверью. Мать в слезах заспешила за ним.
***
В конце августа на улице стояла нестерпимая жара. Год выдался урожайный на фрукты. Земля в саду Кукалевых была устелена созревшими плодами. Василий Иванович постоянно до- бавлял подпорки под ветви деревьев, но они всё равно ломались, не выдерживая веса зрелых яблок и груш. Их было так много, что не знали куда девать. Ежедневно собирали вёдрами, скармливали коровам, свиньям, резали на сушку. В кухне-летнице после приготовления пищи выгребали жар из печи и засыпали в неё запариваться ведра три улежавшихся груш бергамотов и черномясок. Затем их рассыпали на крыше досушиваться на солнышке. Утром Василий Иванович с внуками шли в сад, соби- рали яблоки, а бабы под крышей навеса крошили их на сушку. Анна Петровна заметила, что сноха Евдокия, пришедшая на резку яблок, чем-то расстроена. Когда Глаша отлучилась, чтобы рассыпать нарезанные яблоки на крыше сарая, свекровь спросила:
– Дуня, ты чавой-то ноничка смурная? Не захворала ли?
– Захвораешь тут! Супружник дома не ночевал, с рассветом толичка заявилси! Гутарють, к Марфутке повадилси ходить, паразит!
– Ну погодь, не расстраиваиси! Могеть, люди брешуть.
– Ага, брешуть! А иде ж он всяю ночь тады шлялси? – чуть не плача, вопрошала Евдокия.
– Вот анчибел-то! Ну будя, пошли полдневать. К нам пойдёшь обедать? Я пампушек с каймаком напякла.
– Домой пойду. Мне ж яво, алахаря, кормить надобно. Он таперича уж выспалси.
– Ну ступай, я внуков к сабе забяру, покормлю.
Евдокия ушла. А Анна Петровна ссыпала в плетёную сапетку обрезки яблок, собираясь идти в летницу накрывать на стол, когда послышался шум и ругань.
– Ну, заскандалили, – проворчала Анна Петровна.
Вдруг дверь из второй половины дома резко отворилась, и из неё, придерживая разорванный рукав кофтёнки, выбежала распатлаченная Евдокия. Она ринулась в ворота, а затем направилась в сторону речки, спрыгнула под крутояр, надеясь там укрыться от глаз разъярённого мужа. За ней с перекошенным от злобы лицом выскочил Владимир. Настигнув жену у самой кромки воды, схватил её за волосы, повалил на четвереньки и начал кунать в воду головой. Евдокия, с широко открытыми от ужаса глазами, пыталась вырваться из сильных рук мужа, но он снова и снова сулял её в речной поток.
Анна Петровна бросилась на помощь снохе, но ноги у неё обмякли, и она, едва перебирая ими, кричала сыну:
– Ты чаво, негадяй, творишь, а?! Пусти её, ты ж её утопишь! Вася, Вася, пойди суды, ты поглянь, чаво ентот охальник делаить! – начала она звать мужа.
Владимир, с яростью толкнув жену в воду, начал подниматься на берег речки.
– Эх ты ж, кобелина! Ночушку прошлындал, а жана виновная, а? Ты в кого такой шутолом- ный?! Отец сроду на меня руку не поднял, слова плохого от няво в жизни не слыхала! – причитала Анна Петровна.
Внизу, присев на берег, плакала Евдокия, раскачиваясь, как маятник, из стороны в сторону. Из ворот вышел Василий Иванович. Владимир, прошмыгнув мимо отца, пошёл в сад.
– Вы чаво тут шумите, чаво случилось? – недоумевал Василий Иванович.
– Ды чаво, чаво? Потаскун наш чуточки Евдокию не утопил! И надо ж какой вырадилси, супостат!
Подошедшая Глафира помогла снохе подняться по крутояру, повела её в свою половину. Анна Петровна, бурча себе под нос, вернулась под навес. Василий Ива- нович задержался у ворот, облокотившись на плетень – нестерпимо заныли оставленные беляками на всю оставшуюся жизнь рубцы-отметины. Шрамы на теле болели часто. Единственным «лекарством», которое мало-мальски помогало Василию Ивановичу, был керосин. Два-три раза в день он смазывал шрамины этим нефтепродуктом, поэтому керосиновая вонь стояла постоянно.
К боли физической прибавилась боль душевная. Поведение младшего сына в семье для Ивана Васильевича было непонятно и неприемлемо. Он пытался успокоиться и взять себя в руки перед предстоящим с ним неприятным разговором. Это был не первый случай, когда Владимир поколачивал Евдокию.
Сноха была шустрой, работящей бабёнкой. Но одна бабья слабость – несдержанный язык – у неё была. Со всеми домашними она хорошо ладила, а вот с мужем, когда надобно прикусить язык и замолчать, чутьё напрочь отсутствовало. За эту оплошность ей, как правило, и прилетало от Владимира.
Постояв ещё немножко, Василий Иванович собрался идти учить сына уму-разуму, но тут на дороге показался всадник, и он решил подождать, когда тот проедет. Но бородатый, заросший верховой остановился аккурат у ворот.
– Василий Иваныч, ты меня не признал? – спросил он сиплым, простуженным голосом.
Щуря глаза, всматривался старик в волосатое лицо наездника.
– Яков, енто ты, што ли? – угадал он Яшку Хохлачева, ушедшего вместе с сыном Григорием в белую армию.
– Ды я, дядя Вася. Весть я вам плохую привёз. Григорий от тифа неделю назад помер. В хуторе Андреяновском яво схоронили.
Продолжение следует.
Узнавать новости легко. Подписывайтесь на наши страницы в ВК, ОК, Телеграм
Популярные новости Шолоховского района
