Основано на реальных событиях
Татьяна Козлова, г. Михайловка
Продолжение.
3
На зелёной лужайке, щедро усыпанной жёлтыми цветками и белыми пушистыми шапочками одуванчиков, мирно пасутся гуси с маленькими гусятами. Размеренно и деловито перелетая с цветка на цветок, жужжат работяги-пчёлы, собирая сладкий нектар. Под плетнём обласканная тёплыми лучами весеннего солнышка, изморённая работой и постоянными недосыпами, свернувшись калачиком, спит худенькая десятилетняя девчушка Степанида.
Её разбудил громкий гогот гусей. Стеша вскочила, спросонья не понимая, что происходит. И тут с высоты тёмной тенью метнулся коршун, ухватил гусёнка и взмыл вверх. Стеша закричала, замахала руками. От неожиданности коршун выпустил свою добычу из когтей. Жёлтый комочек упал в густую траву. Стеша бросилась к нему, продолжая кричать. Но крупный бурого цвета хищник опомнился, снова рухнул на землю, подхватил когтями свою добычу и улетел прочь. Девчушка расплакалась от своей беспомощности.
Заслышав шум, на крыльце показалась худая, высокая, как жердь, пожилая хозяйка дома Устинья. Выйдя за ворота, она зыркнула на гусей, которые всё ещё никак не могли успокоиться, на размазывающую по щекам слёзы Стешу, заорала:
– Чаво ж, кобыла, удрыхла?! Раззявила рот, проворонила гусёнка?!
Выломав хворостину из стоящей у плетня вербы, Устинья дважды ударила девочку. Тонкая ветка больно хлестнула по спине, обвив тщедушное тело ребёнка. На худеньких ручонках сразу же вздулись багряно-кровянистые рубцы.
Вечером вернулся с пастбища брат Николай, который пас коров и быков. Увидев уже успевшие посинеть на руках сестры отметины, спросил:
– Попало?
– Ага.
– Потярпи. Чаво-нибудь я скоро придумаю. Уйдём отседова.
– Чаво ты можешь придумать?
– Ну погодь трошки, вон – колхоз сорганизовали. Меня туды кличуть работать. Вертаемся в свою хату и будем там жить. Можить, дед Фёдор чаво-нибудь нам выделить для первого раза. Я уж на них как-никак столькя годков работаю.
***
Пять лет назад в хуторе Жуковском, надорвавшись непосильной работой, умерла женщина, Александра Силкина. Муж её погиб в гражданскую. Круглыми сиротами остались двое детей: четырнадцатилетний Николай и пятилетняя Степанида.
Фёдор Иванович Петров, старик крепкий, кряжистый, шестидесяти восьми лет от роду, стал собираться на похороны Александры.
– Ты кудый-то навострилси? – спросила его жена Устинья Савельевна.
– На похороны, аль ня знаешь?
– Энт чавой-то ты вздумал? Отродясь никого хоронить не ходил.
– Ну, табе я ишо не доложилси, на што я пойду!
Вернувшись с похорон, Фёдор Иванович привёл с собой осиротевших ребят.
– Ты чаво их приволок? На кой ляд они нам нужны, – возмущалась Устинья.
– Цыц, дурында! Без тебя знаю, чаво делаю. Дети у нас поразлетелись, а работать по дому хто будить, ты, што ли? Миколка вон уж здоровый лоб, няхай со мной дяла делаить. И ента подрастёть, тоже будить табе помогать.
***
Шли годы. Николай с сестрой трудились в семье Петровых от зари до зари. Стеша частенько получала от Устиньи подзатыльники и затрещины. К Николаю рукоприкладство не применялось, но голос Фёдор Иванович повышал на него частенько. А будучи в добром расположении духа, неоднократно говорил Николаю назидательно:
– Справно, Миколка, работай, старайси, а я потом тебя отделю и с хозяйством подмогу. Тялушку, лошадь дам на обживание.
Зимой ребятам жилось немножко полегче, и у них была возможность выспаться. Они рано ложились и вставали попозже, потому что старики экономили керосин в лампах. Николай управлялся со скотиной, а Стеша помогала Устинье в домашних делах. К десяти годам она уже научилась прясть и вязать. А вот с наступлением весны сиротам крепко доставалось. Поднимали их старики до света и весь день до темна не давали продыха. Однажды живший по соседству Ефим Меркулов спросил у Фёдора Ивановича:
– Ты чавой-то, сусед, вскормленников в чёрном теле содержишь? Хучь бы одежонку им какую справил, а то в обносках и тряпье они у тебя ходють. Сами-то такую одёжу не носите. Грех на душу берёшь – сирот обижаешь. Они ж работають на табя как рабы.
– Табе какого ляда надобно? Чаво нос суёшь не в свои дяла? В своей семье разбирайси. А я без указчиков обойдуся.
Однажды Николай обратился к Фёдору Ивановичу:
– Деда, девку я сабе приглядел, жаница сбираюсь. И прядсядатель меня в колхоз кличить. Хочу своёй сямьёй зажить. Не подможешь нам на первое времячко?
– Не, Миколка, рановато. Ишо два годка поживи у нас, поработай, а тама я табе и подсоблю чем смогу. Я ж вас двоих уж пять годиков кормлю-пою. Сам покумекай, какие я траты на вас понёс.
Николай ничего не ответил Фёдору Ивановичу, молча ушёл на улицу. Но когда Устинья в очередной раз огрела его сестру молочной цедилкой по голове, да так, что пошла кровь, Николай взял Стешу за руку и повёл в родительскую хату. Оторвал доски, которыми были заколочены окна и двери, привёл в порядок заросший бурьяном двор. Стеша прибралась в хате.
Председатель колхоза на первое время выписал ребятам харчишек из колхозной кладовой. А через неделю Николай привёл в хату молодую жену Ульяну, такую же сироту, как и они со Степанидой.
Уход приёмных детей ударил Фёдора Ивановича, как говорится, под дых. В его преклонном возрасте управиться с таким большим хозяйством и посевами одному было не под силу. Надеяться на чью-то помощь ему не приходилось. Старшая дочь про- живала с семьёй в хуторе Лялинском. Единственный сын Пётр, ранее живший в хуторе Облив, заболел туберкулёзом и умер. Клавдия, его жена, перебралась к старикам в Жуковский, где купила хатёнку и жила отдельно. А на днях он узнал, что она вступила в образовавшийся колхоз и пошла работать на птичник. Её старшая дочь Евдокия, внучка Фёдора Ивановича, жила в снохах у Кукалевых в хуторе Крапцовском. Младшая, Полинка, была ещё мала. Но одна беда, как говорится, не приходит.
Позвал Фёдора Ивановича председатель колхоза Яков Петрович Емельянов в правление и начал уговаривать:
– Фёдор Иваныч, чавой-то ты натягаваисси, в колхоз не идёшь? Пошти весь хутор уже вступил. Ты ж должон понимать, што в колхозе-то скопом легче будить трудитца.
– Какой из мяня колхозник, табе знамо, сколькя мене годков? В колхозе работать надобно, а я уж дома не могу ничаво делать.
– Ну да, правильно, возраст у тябя сурьёзный. Ну так подберём работу табе под силу, например, сторожем к амбарам. А ишо, Фёдор Иванович, у колхоза имеетца недостаток семенного зярна. Так вот, просим дать нам под расписку центнера четыре-пять, а по осени с нового урожая табе с процентами возвярнём.
– Семенного зярна у меня лишнего нету, токма самому посеять в самый раз.
– А насчёт посева – становись колхозником, и отпадёть нужда сеять. В колхозе на трудодни будешь хлебушек получать. Ступай, покумекай, а потом скажешь, чаво надумал. Толькя не мешкайси долго.
Всю ночь Фёдор Иванович глаз не сомкнул, всё думу думал. Утром запряг коня и поехал в Крапцовский на совет со сватом Кукалевым Василием Ивановичем, свёкром внучки Евдокии. Приехав, одарил правнуков гостинцами и пошёл в половину к свату. Сваха, Анна Петровна, накрыла на стол, поставила самогоночки, Глафира водрузила самовар. Выпив по рюмочке и плотно закусив, Фёдор Иванович завёл разговор, ради которого приехал к Василию Ивановичу.
– Расскажи, сваток, чаво у вас в хуторе с колхозами деитца.
– А чаво деитца: создали колхоз, и люди в няво повступали и работають. Я тоже вступил, куды ж дяватца, коли власть призываить.
– Енто чаво ж, и скотину туды согнал и зерняцо ссыпал? – недоверчиво поинтересовался Фёдор.
– Ну а кажа? Отдал. Коровёнку нам оставили, пяток овечек да поросёнка.
– И ня жалко нажитое с базу было сгонять?
– Кажа не жалко? Всё потом и кровью наживалось. А куды, скажи, дяватца? У меня в колхозе трое сынов работають, Матвей вон – партейный. Я, чаво ж, против сынов попру, што ли? И самому мне дали подходящую ра- ботёнку. Ноги посечённые не позволяють много ходить, так я дома для колхозу сбрую гандоблю и починяю. Сети пляту, кому валенки подошью, кому чирики подлатаю. Вот на хлеб нам и на- скрябаю. Глафира тоже в колхоз на ферму пошла. Так и живём. Колхоз енто ня бяда. Бяда вон – детей мы с Анной хороним. Григорий помер, а таперича, слыхал, старшая дочка у нас, Наталья, не разродилась, помярла. Трое деток осталось. Анна умом чуть не трогаетца. Да и мне тоже не мёд. Кричать вроде бы неудобственно, казак вроде, а они, слёзы, сами льютца, и никак их не остановишь. Наталью хучь схоронили по-человечески. А Гришку и не проводили. Ой, тяжко, тяжко, сват, детей своих переживать! Ну всё, будя. Опять меня понясло. Веришь, из ума не идеть и всё. Так чаво там про колхоз ты гутарил? Ты-то думаешь вступать, али уж вступил?
– Не-е-е. Я сдохну, а в колхоз не пойду! И крошки туды не дам!
– Чаво так ты на колхоз осярчал?
– А таво! Туды вся голь перекатная навступала, а я должен всё хозяйство, на кое я всяю жизнь положил, им туда на блюдечке принесть, так, што ли?! Вот, расскажи мне об ентом!
– Да чаво я могу табе гутарить? Случилси большой разлом на нашей земле. И кажный должен выбрать в ентом разломе свой путь, свою дорогу. Гляди, сват, ты человек неглупой, сам ряшай, как для тебя лучшей. Я табе в ентом деле не советчик. В своей семье порой рахунки ня дашь, не то штобы других поучать.
Продолжение следует.
Узнавать новости легко. Подписывайтесь на наши страницы в ВК, ОК, Телеграм
ПОПУЛЯРНЫЕ НОВОСТИ
Без пяти годков полвека. Юбилей вёшенской семьи
Где ваша накопительная пенсия?
Боец СВО ищет девочку, подарившую ему ангела-хранителя из бисера
