День, когда объявили, что началась война, навсегда останется скорбной и памятной датой для нашего народа. 84 года назад жизнь советских граждан перевернулась. 22 июня рассекло время на счастливое и мирное ДО и горькое, страшное, смертоносное ПОСЛЕ…
В последний мирный вечер 21 июня в Вёшенском театре колхозной казачьей молодёжи давали спектакль «Поднятая целина», днём в бюро РК ВКП(б) обсуждали насущные вопросы прополки и сенокоса в районе. Всё шло своим чередом и в одночасье изменилось.
Михаил Александрович Шолохов в дни страшного известия о вероломном нападении был рядом со своими земляками. На митинге в Вёшенской он сказал станичникам, уходящим на фронт: «…Со времён татарского ига русский народ никогда не бывал побеждённым, и в этой Отечественной войне он непременно выйдет победителем! Фашистским правителям, основательно позабывшим историю, стоило бы вспомнить о том, что в прошлом русский народ громил немецкие полчища, беспощадно пресекая их движение на восток и что ключи от Берлина уже бывали в руках русских военачальников. Но на этот раз мы их побьём так, как ещё никогда не бивали, и на штыках победоносной Красной Армии принесём свободу порабощённой Европе. Мы ждём от вас сообщений только о победе. Донское казачество всегда было в передовых рядах защитников священных рубежей нашей страны. Мы уверены, что вы продолжите славные боевые традиции предков и будете бить врага так, как ваши прадеды бивали Наполеона, как отцы ваши громили кайзеровские войска».
Вскоре писатель отправил для ТАСС корреспонденцию «В станице Вёшенской», которую опубликовали в газете «Правда» 6 июля.
«Вчера вечером в станице Вёшенской состоялся митинг, посвящённый выступлению товарища Сталина. Колхозник-стахановец Воробьёв, приехавший в Вёшенскую за горючим для тракторной бригады, на минуту оставил лошадей и поднялся на трибуну.
– Я, участник первой империалистической войны, сейчас работаю в колхозе, не признаю ни старости, ни болезней. У меня в этом году уже заработано более трёхсот трудодней. С утра до ночи работаю на скирдовании сена и призываю всех колхозников, не щадя сил, работать и помогать нашим сыновьям и внукам сражаться с фашистами. Я готов в любую минуту сменить вилы на винтовку и идти бить проклятых немецких фашистов с таким же усердием, с каким бил их сородичей в 1914 году.
Рабочий лесхоза казак Мельников с волнением говорит о том, что речь товарища Сталина вызывает могучее желание ещё больше и лучше трудиться на благо Родины.
– Хотя враги нас немного потеснили, напав врасплох, – заявляет он, – но мы все пойдём на фронт, и кончится тем, что от наших шагов задрожит немецкая земля!
Поступившее в Вёшенскую сообщение о том, что казачьи части геройски дерутся с немецкими фашистами, взяли 5 тысяч пленных, разгромили бронедивизион и порубили много немцев, вызвало бурную овацию и громовое «ура». Казаки и казачки верхнего Дона отвечают на выступление товарища Сталина тысячами заявлений о добровольном вступлении в ряды действующей Красной Армии, стахановским, самоотверженным трудом на колхозных полях. М.Шолохов. Станица Вёшенская, 5 июля (ТАСС)».
А двумя днями ранее в этом же издании вышел очерк «На Дону». Его перепечатала районная газета «Большевистский Дон» в номере 11 июля.
На Дону
На станичную площадь спешат провожающие и призванные в Красную Армию. Впереди меня бегут, взявшись за руки, двое ребят в возрасте семи-десяти лет. Родители их обгоняют меня. Он – дюжий парень, по виду тракторист, в аккуратно заштопанном синем комбинезоне, в чисто выстиранной рубашке. Она – молодая смуглая женщина. Губы её строго поджаты, глаза заплаканы. Равняясь со мной, она тихо, только мужу, говорит:
– Вот и опять… лезут на нас. Не дали они нам с тобой мирно пожить… Ты же, Федя, гляди там, не давай им спуску!
Медвежковатый Федя на ходу вытирает чёрным промасленным платком потеющие ладони, снисходительно, покровительственно улыбается, басит:
– Всю ночь ты меня учила, и всё тебе мало. Хватит! Без тебя учёный и своё дело знаю. Ты вот лучше, как приедешь домой, скажи бригадиру вашему, что если они будут такие копны класть, какие мы видали дорогой, возле Гнилого лога, так мы с него шкуру спустим. Так ему и скажи! Понятно?
Женщина пытается ещё что-то сказать, но муж досадливо отмахивается от неё, совсем низким, рокочущим баском говорит:
– Да хватит же тебе, уймись, ради бога! Вот придём на площадь, там всё одно лучше тебя скажут!
На станичной площади возле трибуны – строгие ряды мобилизованных. Кругом – огромная толпа провожающих. На трибуне – высокий, с могучей грудью, казак Земляков Яков.
– Я – бывший батареец, красный партизан. Прошёл всю гражданскую войну. Я вырастил сына. Он теперь, как и я, артиллерист, в рядах Красной Армии. Сражался с белофинами, был ранен, теперь сражается с немецкими фашистами. Я, как отличный артиллерист-наводчик, не мог вынести предательства фашистов и подал в военкомат заявление, чтобы зачислили меня добровольцем в ряды Красной Армии, в одну часть с сыном, чтобы нам вместе громить фашистскую сволочь, так же, как двадцать лет назад громили мы сволочь белогвардейскую! Я хочу идти в бой коммунистом и прошу партийную организацию принять меня в кандидаты партии.
Землякова сменяет молодой казак Выпряжкин Роман. Он говорит:
– Финские белогвардейцы убили моего брата. Я прошу зачислить меня добровольцем в ряды Красной Армии и послать на финский фронт, чтобы заступить на место брата и беспощадно отомстить за его смерть!
Старый рабочий Правденко говорит:
– У меня два сына в Красной Армии. Один – в авиации, другой – в пехоте. Мой отцовский наказ им: бить врага беспощадно, до полного уничтожения, и в воздухе и на земле. А если понадобится им подспорье, то и я, старик, возьму винтовку в руки и тряхну стариной!
Доцветающая озимая пшеница – густая, сочно-зелёная, высокая – стоит стеной, как молодой камыш. Рожь выше человеческого роста. Сизые литые колосья тяжело клонятся, покачиваются под ветром.
Сторонясь от встречной машины, всадник сворачивает в рожь и тотчас исчезает: не видно лошади, не видно белой рубашки всадника, только околыш казачьей фуражки краснеет над зелёным разливом, словно головка цветущего татарника.
Останавливаем машину. Всадник выезжает на дорогу и, указывая на рожь, говорит:
– Вот она какая раскрасавица уродилась, а тут этот Гитлер, язви его в душу! Зря он лезет. Ох, зря!.. Вторые сутки не был дома, угостите закурить – из курева выбился – и расскажите, что слышно с фронта.
Мы рассказываем содержание последних сводок. Разглаживая тронутые сединой белесые усы, он говорит:
– Молодёжь наша и то, гляди, как лихо сражается, а что будет, когда покличут на фронт нас – бывалых, какие три войны сломали? Рубить будем до самых узелков, какие им, сукиным сынам, повитухи завязывали! Я же говорю, что зря они лезут!
Казак спешивается, садится на корточки и закуривает, поворачиваясь на ветер спиной, не выпуская из рук повода.
– Как у вас в хуторе? Что поговаривают пожилые казаки насчёт войны? — спрашиваем мы.
– Есть одна мысля: управиться с сенокосом и по-хорошему убрать хлеб. Но ежели понадобимся Красной Армии скорее – готовы хоть зараз. Бабы и без нас управятся. Вам же известно, что мы из них загодя и трактористов и комбайнёров понаделали. – Казак лукаво подмигивает, смеётся: — Советская власть, она тоже не дремает, ей некогда дремать. Тут, конечно, в степи жить затишнее, но ить казаки сроду затишку не искали и ухоронов не хотели. А в этой войне пойдём охотой. Великая в народе злость против этого Гитлера. Что ему, тошно жить без войны? И куда он лезет?
Некоторое время наш собеседник молча курит, искоса посматривая на мирно пасущегося коня, потом раздумчиво говорит:
– Прослыхал я в воскресенье про войну, и всё во мне повернулось. Ночью никак не могу уснуть, всё думаю: в прошлом году черепашка нас одолевала, сейчас Гитлер приступает, всё какое-то народу неудовольствие. И опять же думаю: что это есть за Гитлер, за такая вредная насекомая, что он на всех насыкается и всем покою не даёт? А потом вспомнил за германскую войну, а мне довелось на ней до конца прослужить, вспомнил про то, как врагов рубил… Восьмерых вот этой рукой пришлось уложить, и всё в атаках. – Казак смущённо улыбается, вполголоса говорит: – Теперь об этом можно вслух сказать, раньше-то всё стеснялся… Двух георгиев и три медали заслужил. Не зря же мне их вешали? То-то и оно! И вот лежу ночью, об прошлой войне вспоминаю, и пришло на ум: когда-то давно в газетке читал, что Гитлер будто тоже на войне германской был. И такая горькая досада меня за сердце взяла, что я ажник привстал на кровати и вслух говорю: «Что же он мне тогда из этих восьмерых под руку не попался?! Раз махнуть – и свернулся бы надвое!» А жена спросонок спрашивает: «Ты об ком это горюешь?» – «Об Гитлере, – говорю ей, – будь он трижды проклят! Спи, Настасья, не твоего это ума дело».
Казак тушит в пальцах окурок и, уже садясь в седло, роняет:
– Ну, да он, вражина, своего дождётся! – И, помолчав, натягивая поводья, строго обращается ко мне: – Доведётся тебе, Александрыч, быть в Москве, передай, что донские казаки всех возрастов к службе готовы. Ну, прощайте. Поспешаю на травокосный участок гражданкам-бабам подсоблять!
Через минуту всадник скрывается, и только лёгкие, плывущие по ветру комочки пыли, сорванные лошадиными копытами с суглинистого склона балки, отмечают его путь.
Вечером на крыльце Моховского сельсовета собралась группа колхозников. Немолодой, со впалыми щеками, колхозник Кузнецов говорит спокойно, и его натруженные огромные руки спокойно лежат на коленях.
– …Раненый попал я к ним в плен. Чуть поправился – послали на работу. Запрягали нас по восемь человек в плуг. Пахали немецкую землю. Потом отправили на шахты. Норма – восемь тонн угля погрузить, а грузили от силы две. Не выполнишь – бьют. Становят лицом к стене и бьют в затылок так, чтобы лицом стукался об стену. Потом сажали в клетку из колючей проволоки. Клетка низкая, сидеть можно только на корточках. Два часа просидишь, а после этого тебя оттуда кочергой выгребают, сам не выползешь… – Кузнецов оглядывает слушателей тихими глазами, всё так же спокойно продолжает: – Поглядите на меня: я сейчас и худой и хворый, а вешу семьдесят килограммов, а у них в плену за все два с половиной года сорок килограммов я не важил. Вот к чему они меня произвели!
Считанные секунды молчания, – и всё тот же спокойный голос колхозника Кузнецова:
– Два моих сына сейчас сражаются с немецкими фашистами. Я тоже думаю, что пришла пора пойти поквитаться. Но только, извините, граждане, я их брать в плен не буду. Не могу.
Стоит глубокая, настороженная тишина. Кузнецов, не поднимая глаз, смотрит на свои коричневые вздрагивающие руки, сбавив голос, говорит:
– Я, конечно, извиняюсь, граждане. Но здоровье моё они всё до дна выпили… И, ежели придётся воевать, солдатов ихних я, может быть, и буду брать в плен, а офицеров не могу. Не могу – и всё! Самое страшное я перенёс там от ихних господ офицеров. Так что тут уж извиняйте… – И встаёт, большой, худой, с неожиданно посветлевшими и помолодевшими в ненависти глазами.
В колхозе хутора Ващаевского на второй день войны в поле вышли все от мала до велика. Вышли даже те, кто по старости давным-давно был освобождён от работы. На расчистке гумна неподалёку от хутора работали исключительно старики и старухи. Древний, позеленевший от старости дед счищал траву лопатой сидя, широко расставив трясущиеся ноги.
– Что же это ты, дедушка, работаешь сидя?
– Спину сгинать трудно, кормилец, а сидя мне способней.
Но когда одна из работавших там же старух сказала: «Шёл бы домой, дед, без тебя тут управимся», – старик поднял на неё младенчески бесцветные глаза, строго ответил:
– У меня три внука на войне бьются, и я им должен хоть чем-нибудь пособлять. А ты молода меня учить. Доживёшь до моих лет, тогда и учи. Так-то!
Два чувства живут в сердцах донского казачества: любовь к родине и ненависть к фашистским захватчикам. Любовь будет жить вечно, а ненависть пусть поживёт до окончательного разгрома врагов.
Великое горе будет тому, кто разбудил эту ненависть и холодную ярость народного гнева!
1941 г.
Первая песня войны
Текст стихотворения «Священная война» был впервые опубликован в советских газетах буквально на третий день после начала войны 24 июня 1941 года за подписью советского поэта Василия Лебедева-Кумача. После публикации композитор Александр Александров сочинил к стихам музыку.
Первый раз песня была исполнена 26 июня 1941 года на Белорусском вокзале группой Краснознамённого ансамбля красноармейской песни и пляски СССР. С 15 октября 1941 года запись песни «Священная война» начали ежедневно транслировать по всесоюзному радио.
Текст песни «Священная война»
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой.
Припев:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, –
Идёт война народная,
Священная война!
Как два различных полюса,
Во всём враждебны мы.
За свет и мир мы боремся,
Они – за царство тьмы.
Припев
Дадим отпор душителям
Всех пламенных идей,
Насильникам, грабителям,
Мучителям людей!
Припев
Не смеют крылья чёрные
Над Родиной летать,
Поля её просторные
Не смеет враг топтать!
Припев
Гнилой фашистской нечисти
Загоним пулю в лоб,
Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб!
Припев
Пойдём ломить всей силою,
Всем сердцем, всей душой
За землю нашу милую,
За наш Союз большой!
Припев
Встаёт страна огромная,
Встаёт на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!
Припев
Следить за новостями удобнее на наших страницах в ВК, ОК и Телеграм. Подписывайтесь!
Популярные новости Шолоховского района
В едином порыве хвалу воздавали
